Через Сударево прошли партизанские тропы, а иногда даже дороги

Но одно было усвоено сразу той же первой военной осенью, появились и укрепились два понятия: одно — партизан, другое — полицай или бандюк.

В Судареве вступили в «самооборону», как называли себя сначала полицейские, четверо: Иван Осипов, Симеон и Федор Фомины, Степан Архипов. Правда, новоявленные стражи порядка, Федор Фомин и Степан Архипов, когда от Ловати донесся гром орудий, когда развернулись бои под Холмом, оказались дома и старательно, особенно Степан Архипов, стали прятаться и от партизан, и от полицаев.

А в партизанах, считай, из этой деревеньки никого и не было. Да и кому? Ведь оставались там лишь старики да убогие, да бабы с детьми. Но многие стали партизанскими помощниками.

Через Сударево прошли партизанские тропы, а иногда даже дороги. По ним пробирались партизаны к железной дороге, что соединяла Новосокольники и Дно, вела дальше к Ленинграду. Правда, скоро практически смогли поезда немецкие доходить лишь до Насвы, там линия фронта остановилась неподалеку от железнодорожного полотна.

Под Сударе во м в Захаро веком и Кото веком лесах партизаны останавливались часто, и сударевские жители оказывали им посильную помощь. А вездесущим подросткам не всегда удавалось распознать все про дела, которые творили дед Потап и группа женщин. Хотя мы — мой брат Павел, я, Евлампий Братолюбов, Дементий Федоров — очень хотели знать про все.

Кое-что становилось известным. Хотя бы и по тому, что время от времени посылали то одного, то другого с шелгунками по окрестным деревням, а в шелгунках были каким-то путем попадавшие и сюда, в забытую богом деревеньку, «Вести с Родины», сталинский доклад на торжественном ноябрьском заседании 1941 года. А потом, с лета 1942 года, стала поступать с Партизанского края весьма регулярно и газета «Правда».

Не помню теперь, каким путем в наши руки впервые попала маленькая книжечка с докладом И.В. Сталина 6 ноября 41-го года, с выступлениями некоторых тогдашних политических и государственных деятелей страны. Она долго хранилась у нас. Перед арестом вместе с другими материалами я спрятал ее в крайнем деревенском огороде под рассадником. Когда семьи Потапа Федорова и Братолюбова вернулись на пепелище, они, разыскивая все, что могло пригодиться в хозяйстве, вытащили из-под рассадника сотлевший сверток бумаг. Разобрать, что было там, стало невозможно.

А тогда, в первую военную зиму, забрались мы в гуменную пристройку, сложенную из корявых бревен, в щели между ними хорошо было видно окрест. К весне 42-го года у этого гумна был бой — немцы неожиданно на партизан, остановившихся на дневку, наскочили. Два карателя так и остались на снегу, их к вечеру подобрали вернувшиеся немцы. А партизаны, потеряв одного своего товарища, прервали отдых и ушли в лес.

Это тогда я впервые увидел нашего мертвого бойца. Труп его лежал у сарая. Глаза открытые, как бы смотрят вверх. Без шапки, капюшон маскхалата свалился. Падал на лицо молодого парня снег и не таял. До сих пор эта картина былого стоит в глазах. Впоследствии много павших и погибших довелось видеть. И качающихся на виселице — в рабочем поселке Бежаницы на Псковщине, в концлагерях. Рядом, просыпаясь утром в концлагерном бараке, были не поднявшиеся, уснувшие, как говорится, вечным сном — смерть подходила в одиночку.

* А тогда, в предвесенние дни 1942-го, была первая встреча с павшим. Так и видится: безвестный парень, лежащий у стены, не тает на его лице снег…

Так вот, в полутемной гуменной пристройке читали мы страницу за страницей небольшую книжицу, и наши мальчишечьи сердца сжимались от восторга и страха. Каждая строчка прочитанного была ощутима, тем более что, начиная с декабря 1941 года, с востока от Ловати отчетливо доносился орудийный гул — наши войска вели бой с врагом, отбросив его от Москвы.