Колышутся ряды — подтягиваются заключенные
Бегают полицаи внутрилагерной охраны, лагершутцы орут, у каждого по штоку-палке, предназначенной для нерадивых.
Штоки эти один другого краше, их сделали умельцы из арестованных в надежде получить добавку к скудному пайку или заслужить какую-нибудь другую лагерную милость. Неповоротливые начинают поворачиваться поживее, хотя ноги уже не держат, противно дрожат. Хочется снова забраться на нары, прилечь, хотя от нар болят все бока. Откуда-то от входных ворот, ведущих в лагерь, слышатся громкие голоса, лай огромного пса, которого знает каждый заключенный и боится до ужаса. Надо подравнять строй, четко встать в затылок впередистоящего — а в первый ряд становиться охочих нет. Сумрачно на плацу, декабрь ведь. Однако все чувства так обострены, что, кажется, видишь отчетливо: вот он, комендант, на поводке пес. В окружении — там и фрицы, и те самые, что вызвались стать лагерными полицаями. Эти и одеты, и ряшки у них — во! Пожалуй, вызвавшиеся в охранники даже страшнее фрицев. Тот, глядишь, ничего не услышит, не поймет, а этот, вроде свой, быстро сообразит, что к чему, и чтобы выслужиться, подметит такое, о чем немчура и не догадается никогда.
Колышутся ряды — подтягиваются заключенные, хотя для чего? Но комендант ведет счет!
Не всегда все совпадает, глядишь, кого-то забыли. Начинается счет снова. Охранники злобятся, чаще штоки-палки опускаются на плечи, на спины заключенных. Потом, глядишь, вспомнили кого-то из тех, кто приставлен к делу и отсутствует.
Наконец, проверка окончена, всех быстрее загоняют в барак, в кучу. Грохочут конюшенные двери, и заключенные остаются одни. Только в привилегированном углу, несколько отгороженном от нашего общего стойла, охранники. Но и они, такие же арестанты, как и мы, только вызвавшиеся помогать тем охранникам, что не покидают свой пост на
вышках и в ночное время, утихомириваются. Вроде бы даже заигрывают с теми, на чьи спины только что обрушивали удары. Знают, что здесь -масса, люди, которые, если что, готовы на все. И шутить, а тем более злобить их нельзя!
Расползается народ по нарам. У каждого свое место, и попробуй, посягни на него. Не допустят окружающие. Как-то спокойнее, когда рядом тот, чье плечо ты ощущал вчера, позавчера. И сосед становится твоим другом, твоим братом. И он нуждается в твоей поддержке, и он хочет быть уверенным, что ты заступишься за него, если кто посягнет на его права.
Великое чувство товарищества — оно помогало видеть себя не просто парнишкой, ввергнутым в страшную беду, а членом коллектива.
Каждый раз, когда приходится вспоминать пережитое, чем дальше время отодвигает былое, невольно начинаю иногда даже думать: не дурной ли сон идет в голову, не читано ли, не видено ли в кино такое. Несколько раз, встречаясь с молодыми, пытался по их просьбам рассказывать о войне, как она коснулась меня. Слова приходят на ум какие-то книжные, ну, как стертые от частого употребления пятаки — по размеру вроде и пятак, а разобрать, где орел, а где решка, трудно.
Так оно с воспоминаниями. Рассказывать о концлагере — это нужно собирать слова самые ужасные, характеризующие самое гнусное, зверское. Надо быть подлинным зверем, чтобы выдумать для человека то, что использовали фашисты, измываясь над людьми.
Время сохранило документальные свидетельства и об этом периоде моей жизни — моей, брата, матери. Мама через концлагеря пронесла два письма, которые дошли до нее через многие руки, совершенно случайно. Ведь надо было найти карандаш, найти листки бумаги, да и написать письмо было весьма сложным делом. /
Описание изготовление металлоконструкций по чертежам на нашем сайте.