Примеры мужества давали те, кто был рядом.

В том числе и заключенные нашего барака.

Бесцветно тянулись дни. Тягостны были те, когда гнали на параши. Хотя, на первый взгляд, при работе нет унылого прозябания в бараке, где только голый пол, да большая плита посередине. И у дверей — памятный табурет и другие нехитрые предметы унижения и наказания. Но труд, от которого с каждым днем иссякали силы, был тягостен. Пара за парой. Друг за дружкой, со зловонным грузом. Многие, бесконечные часы.

Как сейчас, помню ту дату, ее потом подтвердили мне другие. Было это 17 февраля. Близился конец второго месяца нашего саласпилсского бытия.

Вечер. Скоро выдача скудного ужина, традиционного кофе из какого-то суррогата. Вот-вот должны вернуться с параш рабочие группы. Но что-то долго их нет. Не несут в барак и то самое кофе, которое хотя и не насытит, однако согревает желудок.

Наконец, распахивается вход, в барак втекают согбенные заключенные. Следом охранники. Обычно такого не бывало, они доводили до входных дверей, передавали блокфюреру или кому-либо из его приближенных, и дело с концом. А тут — они вваливаются в барак.

Объявляется непредвиденное построение. А меж рядов пополз слух: с работы шестеро ушли, в бега ударились!

Раздаются направо и налево подзатыльники, зуботычины. Охранники спешат произвести пересчет, они никак не могут поверить, что кто-то смог объегорить их, уйти из лагеря, который, как казалось им, охраняется более чем надежно: помните, в центре лагеря вышка с пулеметом, вдоль периметра колючая проволока и не в один, конечно, ряд, и там вышки с охранниками, которые просматривают далеко территорию лагеря и его окрестности.

Да, подсчет не утешает их. И ответ на вопрос: «Не приходил ли кто в барак в течение дня?» — был неутешительным, такого никогда не бывало, чтобы кто-то возвращался с работы до срока.

А по рядам нашим плывет и плывет шепотком: шестеро, бросив свои сооружения для переноски нечистот недалеко от рядов колючей проволоки, кинулись на нее в том месте, где почему-то не оказалось охранников. Перебрались через заграждения и скрылись в поднимавшемся невдалеке сосняке. Такое я испытывал, понял в фашистских лагерях: если кто ударился в бега, а тебя не предупредил о побеге, то не суйся, не испытывай судьбы, не проявляй самодеятельности. Тот, кто решился бежать и предпринял попытку, все прикидывал, рассчитывал. Иногда расчет делался на считанные секунды. И тот, кто бежит, рассчитывает на эти секунды, надеется, что в короткое мгновение сумеет скрыться из глаз охраняющих. А ты, не предупрежденный, сунувшийся самовольно, как раз и можешь сорвать

побег, привлечь внимание охраны. Тогда и сам попадешься, и тех, кто все распланировал, подведешь.

Правда, кто-то из заключенных, работавших тогда на парашах, увидев, как шестеро кинулись на ряды колючей проволоки, а днем отключался электроток в ограждении, не выдержал, закричал было, однако сразу же смолк. Те же, что оставались, не нарушая установленного порядка, продолжали парами двигаться и двигаться, как и было положено, не создавая сутолоки, не внося сбоя. А кто считал и пересчитывал эти пары при работе? Двигаются себе хефтлинги, и ладно.

Бежавших не догнали. Они не вернулись к нам. Вот если бы побег не удался, то гитлеровцы устроили бы устрашающее зрелище. А здесь ни-ни. Лишь злобу свою выместили на нас, оставшихся после побега.

Житья нам не стало. Ежедневно по нескольку раз проверка за проверкой. Прошел слушок, что кто-то пытался бежать через окно уборной, там оказались выдраны гвозди, удерживающие раму. Охранники обнаружили такое безобразие, заколотили там окно наглухо.

По keeper 7 waiterstation станция официанта.