Я пошел на запах, словно собака ищейка.

Однажды у меня украли тулуп. В тот день на постоялом дворе никто из моих товарищей не оставался, и, уходя в город, я забрал его с собой. С трудом дотащившись до рынка, оставил его у входа на прилавке, а сам пошел бродить среди людей. Стал просить у женщин-торговок чтонибудь поесть. А день был какой-то несчастливый — все они отгоняли от себя. Но всетаки нашлась одна старушка и дала небольшой кусочек хлеба, который был испе
чен наполовину из картошки. Я очень обрадовался подаянию. Откусывая от ломтя по маленькому кусочку, пошел к выходу посмотреть, лежит ли на месте мой тулуп. Но его уже не было. Осмотрел все ближайшие углы и закоулки и ничего не нашел. Он был украден. Стал утешать себя тем, что уже шёл март, и установились теплые дни, вокруг таял снег. Правда, возникла другая забота. Покидая дома, мы все были одеты по-зимнему, в валенках. Сейчас же валенки от ходьбы по лужам намокали, становились слишком тяжелыми и холодными. Даже ночью их негде было просушить. Летней же обуви ни у кого не было.
Однажды рано утром, когда еще не отошел ночной мороз, я подошел к какому-то каменному двухэтажному зданию с большими окнами. Дом был обсажен липами и тополями. Его окружал высокий решетчатый забор с кирпичными столбами. Имелись закрытые ворота и калитка. Здесь была когдато школа. И вдруг я почувствовал, что от дома разносится сильный и очень приятный запах вкусной еды. Еще со Мги я знал, что так пахнет немецкий солдатский суп из чечевицы. У меня даже закружилась голова, и сильно засосало под ложечкой. Раньше я видывал, что суп с таким запахом немцы раздавали своим солдатам из походных кухонь. Иногда нам, ребятам, удавалось выпросить у повара поварешку такого супа.
Я пошел на запах, словно собака ищейка. Но походной кухни нигде не было видно. Стал обходить всю территорию вокруг. Когда удалялся от дома, запах становился слабее. И вдруг я увидел место, откуда доносился этот ни с чем не сравнимый дух. За забором, в 30и метрах от здания, возвышалась большая куча пищевых отходов. Это была богатая помойка с настоящей едой. Густыш от супа с чечевицей, картошкой и даже мясом возвышался прямотаки горой. По бокам куча была схвачена морозом, а из центра ее шел пар. Но на куче уже были две жирные собаки, которые лениво выбирали куски пищи повкуснее. Это была их помойка. На ближайших сучьях деревьев и на заборе сидело несколько ворон и галок. Они ожидали того момента, когда собаки насытятся, и настанет их очередь опуститься на кучу и начать пиршество. В это время из небольшой двери здания вышел пожилой немецкий солдат в белом халате, с пилоткой на голове и с тяжелым ведром в руке. Сзади за ним показался на крыльце другой — в больничном халате с забинтованной ногой и на двух костылях. Я понял, что в этом здании находится немецкий военный госпиталь. Солдат дошел до помойки, вылил целое ведро густых пищевых отходов и пошел назад. Собаки снова набросились на свежую еду. Я не выдержал этого зрелища и двинулся к калитке забора, но сразу же услышал немецкий окрик: «Хальт, цурюк k Это был немецкий часовой, который стоял за кирпичным столбом забора, и я его не заметил. Он целился в меня винтовкой. Я стал упрашивать, чтобы меня пропустили к помойке, показывал ему руками в ту сторону. Но он упрямо повторял: «Цурюк! Цурюк!» Я вспомнил нужные мне немецкие слова и стал повторять: «Пан, гибен брод! Пан, гибен брод!» Это, видимо, услышал раненый солдат и стал чтото сердито говорить часовому. После этого солдат опустил винтовку и заговорил подругому: «Ком, шнель, шнель!». Я быстро пошел к помойке, но собакам это не понравилось, и они, оскалившись, сердито зарычали на меня. Я не знал, что делать. И тут на помощь пришел раненый солдат. Он приковылял на одной ноге и костылем отогнал собак. «Ессен, ессен» — стал повторять и показывал на гору желанной для меня пиши. Я с жадностью набросился на еду. Двумя руками хватал куски, которые были потеплее и побольше и запихивал их в рот. Здесь было все съестное и вкусное: попадались куски хлеба, картошка, консервированная рыба, чечевица, овощи и даже разварившиеся кусочки мяса. Я ел, ел и ел, а чувство сытости не наступало. Стало уже тяжело дышать, живот сделался большим и стал выдаваться вперёд. На память пришли наставления: если после длительного голода съесть много пищи, то произойдет заворот кишок, можно заболеть и даже умереть. Но у меня не было сил оторваться от еды и прекратить обжорство. Тут я вспомнил, что мои друзья, возможно, вернутся на постоялый двор голодными. Стал искать глазами какуюнибудь банку побольше, что
бы наполнить ее пищей и принести ребятам.