Кто это переворачивает представление о справедливости

Сейчас, когда приходится слышать или читать о происходящем, я стискиваю зубы от боли.

Слезы невольно текут, сковывается все от боли в

горле. Хотя нужно не плакать, нужно кричать, обвинять. Требовать! Напоминать, что такое было. Голодные, бездомные, умирающие от безысходности. И кому-то надо, чтобы такое было рядом? Вглядитесь в кадры телевизионных передач, думайте над сюжетами документальных фильмов, рассказывающих о боли людской. Так и кажется, что чьими-то стараниями обречены на преждевременную гибель старики — те, кто вынес всю тяготу Великой Отечественной войны. Та пенсия, что определена им, предназначена только на то, чтобы быстрее уйти из жизни. Не то же самое было тогда — взять, что можно, от человека, и на погост?!

Тогда была война. Война с фашизмом, ставившим превыше всего свою убийственную идеологию. Арийцы, они хозяева жизни, они завоевали себе всё. Помните об этом, люди! До сих пор, когда слышу мелодию «Бухенвальдский набат», вижу Сапаспилс. Вижу тех ребят, которые были со мной в концлагерном бараке или качались под порывами ветра в цепочке теней, носивших лагерную парашу.

И почему меня сейчас зовут красно-коричневым? Почему я стал «сродственником» фашизма? Кто это переворачивает представление о справедливости, ведет речь о «новом порядке»? Каком таком новом порядке, когда рождаемость упала, смертность растет?..

В Саласпилсе тоже делалось все, чтобы быстрее иссякли наши силы. Видимо, у оккупантов это была основная цель — быстрее умрем, меньше будет нам баланды. Не то ли и сейчас?.. Быстрее исчезнет наше поколение, легче будет власть имущим держать в подчинении тех, кто вступил или вступает в жизнь?

Тем, кто содержал нас в Саласпилсе, хотелось быстрее уничтожить нас, людей советских. Теперь уже и нет ничего советского. Значит, цель, которую ставили гитлеровцы, достигнута, строй, защищенный в годы Великой Отечественной войны, уничтожен? Страшно все это.

Но вернусь опять к былому. Трудно было, гибли люди, но стояли. Поддерживали друг друга. Мы жили. Наши товарищи боролись. Надеялись, что минет страшное, что надо бороться.

Что такое борьба? Как ее вести в лагерных условиях? Вроде, у нас ничего нет, никаких возможностей. Ничего, кроме мысли.

А они, даже у такого парнишки, как я, кончившего перед войной всего шесть классов школы и ничего не знавшего о жизни, побуждали к противостоянию. Уже сам факт, что я жив, требовало выдержки. К тому времени позади было почти три года войны, да еще какой войны! Не книжной, не из фильмов. Однако и книги, и фильмы воспитывали нас. Сама жизнь воспитывала невосприятие того, что окружало нас в лагере, что стремилось убить в нас то, что мы умели приобрести.

Весь уклад довоенной жизни воспитывал в нас, молодых, свободолюбие, заботу о ближнем. Это я ощущал в неволе. Через ту кроху пищи, которая давала силы. Войну мы встретили как неизбежности. И в то же время с верой в победу, как бы тяжело ни было. Правда, было всякое. И те же власовцы, тот же парень, с которым мы когда-то играли в лапту и который привел с собой других власовцев, чтобы арестовать нас

после побега от гитлеровцев под рабочим поселком Бежаницы. Молодежь в основном шла на все, но не покорялась врагу. Третьего не дано. Второго не было! Было только одно: стремление выстоять, противостоять.