На третий день произошло то, чего я не ожидал.

Пустых банок было много, особенно изпод консервированной рыбы, в виде продолговатых лодочек, но они все были маленького размера. Я собрал 5 штук, наполнил их кусочками рыбы, чечевицы и мяса. Сверху каждую прикрыл кусочками хлеба. Составил все банки одну на другую, прижал к животу и медленно побрел к воротам. Раненый солдат сказал на прощание «ауфидерзейн», а часовой вдогонку мне выругался: «фофлкжтир, шайза менып».
Я вернулся на постоялый двор. Там безразличные ко всему лежали больные и обессиленные Нина Черемухина и Нина Веселова. Володя Черемухин и Лида Веселова еще не вернулись из города. Я отдал девчонкам две баночки принесенной еды. Они этому очень обрадовались и быстро все съели. К вечеру пришли на ночлег Володя и Лида. За день им удалось добыть несколько картошин и кусок хлеба. Им я отдал одну баночку с едой, а оставшиеся две — больным девочкам. Рассказал о своих приключениях.
На следующее утро снова отправился к госпиталю. Володя с Лидой тоже просились идти со мной, но я сказал, что лучше им подождать несколько дней, так как там очень сердитый часовой и троих ребят не допустят к палатке, а меня он теперь уже знает.
На этот раз вход в него охранял совсем другой солдат. Вчера был молодой и сердитый, а сегодня с винтовкой на плече прохаживался пожилой немец. К моему удивлению, увидев меня, он добродушно махнул рукой в сторону помойки и проговорил: «Шнель, шнель». Собак в этот раз там не было, лишь галдели несколько галок. Скоро ко мне подошел вчерашний немец с ведром, он узнал меня и поставил ведро рядом. Я быстро стал есть из ведра. На пальцах объяснил ему, что хочу взять с собой пищи для ребят, которых у нас 5 человек, но её некуда наложить. Тогда он быстро пошел к кухне и вскоре принес 3литровую жестяную банку изпод томата. На ней даже была приделана проволочная ручка. Он наложил густыша из ведра. Я радостный пошел к своему жилищу с полным ведерком еды. Все наши ребята повеселели, даже больные девочки стали бодрее. Но у них изза обильной еды появилось расстройство желудка.
На третий день у входа на территорию госпиталя меня уже как старого знакомого встречал немец в белом халате. Он поманил к себе и повел внутрь здания. Там, в маленькой комнатке — подсобке был еще один немец в белом халате. Это был шефповар. Он тоже был пожилым человеком. Они усадили меня за маленький столик, налили в большую чашку густого супа и нарезали из буханки хлеба, затем принесли жареной рыбы, галет, компота и еще чегото. Я им как мог объяснил, что у меня все погибли: «мутер — капут, фатер — капут, киндер
(показал три пальца) капут». Сказал, что со мной тут бродят еще один мальчик и 3 девочки, они тоже голодные. Повар вытащил из какогото саквояжа фотографии и стал мне показывать. Там он сидел рядом с женой, около них расположились трое его детей. Я ел, казалось, до бесконечности и никак не мог насытиться. Они наложили мне в дорогу полную банку густого супа и дали еще буханку хлеба и пачку галет. Все завернули гофрированными пакетами.
На третий день произошло то, чего я не ожидал. Когда подошел к воротам, то увидел, что часовым там стоит сердитый молодой солдат. Он стал меня ругать и не пускать. Но тут вышел на улицу мой знакомый солдат, забрал меня с собой и повел в подсобку. Он опять налил мне супу, дал хлеба. Но как только я начал есть, дверь неожиданно распахнулась, и в нее вошел сердитый офицер. Солдат вытянулся перед ним в струнку. Офицер стал кричать на солдата и меня. Схватил со стола чашку с
супом, кусок хлеба и все это с размаху швырнул в помойное ведро. После этого закричал на меня: «Вэк, вэк, вэк!» Я заплакал и пошел от госпиталя, а часовой громко хохотал. Он, видимо, доложил начальнику о том, что я хожу на кухню, и повара меня кормят.
Когда через день я снова подошел к госпиталю, то через забор увидел, что отходы на помойку выносил какойто другой, не знакомый мне солдат. А все тот же часовой хохотал надо мной и даже близко не подпускал к забору. Так кончилась моя хорошая жизнь. На следующий день я почувствовал себя плохо, у меня сильно болели живот и голова. Я не мог подниматься с нар. А затем и вообще в моём сознании наступила какаято сумеречность. Не хотелось даже есть — только пить, пить и пить. С трудом с помощью ребят добирался до уличного туалета. Это меня свалил тиф.
И.Елжсев, краевед

томат эффект