Состав мчал и мчал на запад

А за вагоном, окрест, буйное весеннее цветение.

По сути дела я впервые увидел деревья в цвету. Где такое увидишь в Сибири, на северном Сахалине или на Кольском полуострове, где до этого времени протекала моя жизнь. И на той же Псковщине после суровейшей зимы 1939-1940 года, во время Финской компании, редкие сады вымерзли и не сумели восстановиться до войны. А во время войны псковским крестьянам не до садов было.

Какие деревья? Как они цветут? Для меня это было абсолютной тайной. И все же одно это обстоятельство, что идет цветение, будило силы.

Состав мчал и мчал на запад. И у заключенных есть свой «телеграф», когда, кажется, нет никакой возможности что-то узнать. Однако узнавали. Минули Париж, протянули по его окраинам. Как иной раз шучу горько: Париж я видел. В «клеточку». Через колючую проволоку, которую видно было в узкие щели вагона.

Остановились. Узнаем друг у друга: город Ле-Ман. Посмотрите на карту Франции, этот город вы найдете. Теперь я знаю, что это центр департамента Сарта, населения в нем около двухсот тысяч. Есть автомобильная, текстильная, химическая промышленность.

В те давние времена все эти данные были ни к чему. Одного хотелось: определенности.

Распахнулись двери вагонов. Охраны вдоль состава, как мы уже привыкли, почти не видно. Зеленая лужайка. С одной стороны железнодорожная насыпь, на которой наши вагоны. Зеленая лужайка представляет собой как бы треугольник, она ограничена и с других сторон насыпями, автодорогами. И там, на этих насыпях, охрана. Правда, не густая. Кое-где.

Кто смог, то сами выползли из вагонов, кто не мог, вынесли такие же бедолаги. Тех, кто скончался в пути, стали сносить в одно место.

А к нашему бедламу, к нашему непонятно на что похожему табору стали подкатывать автомашины с красным крестом на борту. Полевые кухни. Суетливые люди, установив приблизительный порядок, стали хозяевами положения.

Началась кормешка. Еда, по нашим представлениям и накопленному опыту, вполне пригодная, даже обильная. И сейчас говорю спасибо брату Павлу, тот постоянно одергивал меня, по сути дела отнял хлеб, ломоток

колбасы. Съели мы с ним лишь суп, помню, был он макаронный, с мясом! Густой, какого мы давно не видели. Пусть и не на много был старше меня брат, однако сообразил, что после длительного голода никак нельзя много есть. Потому и съели лишь суп, для начала. А кто не удержался и набросился на еду, довольно обильную после столь длинной, многодневной дороги, испытал неимоверные муки. А доходяги всегда надеются на добавку. Однако не каждому оказалось такое под силу, начали погибать. Так сразу же по прибытии во Францию мы сразу побратались с чужой для нас землей. Не знаю, сколько там легло в землю наших товарищей, выживших в Саласпилсе.

Не помню, сколько времени пробыли в Ле-Мане. Однако помню: после голода обильная еда это верная смерть. Откуда было знать такое? И наши соотечественники, пройдя через многие муки в тюрьмах и лагерях, далеко от родины похоронены на французской земле. Сколько?

Но были и радости. Здесь мы снова встретились с матерью, прибывшей этим же эшелоном.

Когда Франция готовилась к 50-летию освобождения от фашистских захватчиков своей столицы — Парижа, я решил было обратиться с письмом к французам, поздравил их и задал вопрос: помнят ли жители Ле-Мана о тех русских, что нашли последний приют на их земле. Письмо направил через французское посольство в Москве. Не знаю, почему, вероятно потому, что почта посольства такая обильная, но ответа не получил. Такова видно память у кое-кого на Западе.

Повязка 1 это сорбиционная атравматическая повязка.