Вот и декабрь на дворе, день за днем. Снег кругом.

Потихоньку барак затихает. Пора и нам где-то располагаться.

Но где? Единственно свободное место под нарами, по крайней мере ночью никто не наступит на голову, на ноги.

Уже этой ночью познали мы, что такое вошь. Та самая, которая, попав к человеку, вытягивает, высасывает силы, изнуряет. Кто прошли перед нами, замученные, истощенные оставляли тем, кто приходил после них, несметные полчища этих насекомых. С верхнего яруса нар вши и клопы сыпались на второй ярус, оттуда — на первый, ну, а с первого ссыпались на пол.

В эту первую моглинскую ночь мы собрали на себя их немало. Вспоминаю: это было потом.

Нары. Мы уже находились на втором ярусе, ибо на самом верхнем душно, жарко, дышать невозможно. На самом нижнем тоже не климатит

— все сыплется через щели с самого верха. Так что, когда стало посвободнее, а такое стало буквально через несколько дней, как нас привезли сюда, большую партию заключенных отправили в Саласпилс, мы в нее не попали, — мы обосновались на средних нарах.

Людей просто содержали в этом концлагере, который был по сути дела сборным пунктом таких же горемык, как и мы. Днями катались на щелястых нарах. Безделье терзало. С утра принимались за «санитарную» обработку. Я начинал с нательной рубахи, которая была трикотажной. Буквально в каждой ячейке сидела вошь. От нечего делать начинал считать. Быстро доходил до сотни, потом — вторая, третья сотня живности. Вот уже и четыреста. Когда надоедала эта процедура, расстилал рубаху на нары и возил по ней кулаком.

И сейчас от омерзения по спине бежит озноб. А тогда — что…

Вот и декабрь на дворе, день за днем. Снег кругом. Из барака, который на день открывался, просто не хотелось выходить. Да и что там делать? Небольшое замкнутое пространство, с одной стороны ограниченное конюшней-бараком, с других — колючей проволокой. По углам — вышки с охранниками. Все!..

Распорядок дня примитивен до одурения. Утром — подъем. Умыться надо бы, но… На каком-то этапе начинается безразличие — к окружающему, к самому себе. Начинается то, что называется доходягой. Ничего не хочется, и все тут.

Но есть что ждать — завтрака. Все заключенные выстраиваются в очередь, которая протекает через створки ворот, ведущих на женскую половину, там — кухня. Там, кстати, можно иногда, случайно увидеть маму. Обычных свиданий с близкими как таковых не было. Очередь за баландой, а каждый день лагерь пополнялся новыми и новыми страдальцами, медленно змеится по лагерному двору. У каждого заключенного в руках что-то из чего едят. У меня литровая консервная банка с дужкой из проволоки, держать такую неудобно.

Вот приближается место раздачи еды — такой же заключенный, только при кухне, бросает черпак какой-то бурды, самой настоящей бурды, например, из мельчайших колючих ершиков. Суют ломтик хлеба. На ходу через край глотаешь содержимое. От горячей бурды становится

даже жарко. Вши на воглом теле возятся весьма энергично. А уже слышится команда:

— На проверку!

Строимся по пяти. Строго в затылок. Нередко сам комендант проходит вдоль строя и лично ведет счет. Не приведи бог, если кто отклонился от впереди стоящего в сторону. В центре плаца — скамейка. Экзекутор всегда при ней. За любую провинность, по любому поводу и просто по капризу — на скамейку! И пошел свистать кнут.

Немного в стороне — виселица. Она пустовала редко. Казнили за попытку к бегству, за какие-то другие провинности. Когда объявляли, что кого-нибудь будут казнить, не всегда слышно было. На дворе холодно, свистит ветер. У заключенных подняты воротники, конечно, у кого есть одежонка, опущены уши малахаев.

Изучай французский по скайпу с репетиторами Топтуторс.